Глава V. ТЕОРИЯ. КСЕНОФОНТ. Успехи техники военного дела вызвали к жизни также и его теорию. Она развивалась при обсуждении преимуществ различного рода вооружения. Своеобразный след того, как живо дебатировался этот вопрос среди афинян, мы находим в трагедии Эврипида

Цити­руя этот стих, он буд­то бы гово­рил, что поэт сове­ту­ет не гну­шать­ся ника­ким делом, ни бес­чест­ным, ни зазор­ным, но и за такие дела брать­ся с целью нажи­вы. ( 57) На самом деле, когда Сократ в беседе при­хо­дил к согла­ше­нию, что быть работ­ни­ком - полез­но чело­ве­ку и хоро­шо, а быть без­дель­ни­ком - вред­но и дур­но, и что работать - хоро­шо, а без­дель­ни­чать - дур­но, то он гово­рил, что люди, делаю­щие что-нибудь хоро­шее, работа­ют и что они - работ­ни­ки, а играю­щих в кости или делаю­щих что-нибудь сквер­ное и вред­ное он обзы­вал без­дель­ни­ка­ми. При таком пони­ма­нии ока­жет­ся вер­ным изре­че­ние:

( 4) - Кто же, по-тво­е­му, заслу­жи­ва­ет боль­ше­го вос­хи­ще­ния, - тот ли, кто дела­ет изо­бра­же­ния, лишен­ные разу­ма и дви­же­ния, или тот, кто тво­рит живые суще­ства, разум­ные и само­де­я­тель­ные?

Кля­нусь Зев­сом, гораздо боль­ше тот, кто тво­рит живые суще­ства, если дей­ст­ви­тель­но они ста­но­вят­ся таки­ми не по какой-то слу­чай­но­сти, но бла­го­да­ря разу­му.

Какие же пред­ме­ты ты при­зна­ешь делом слу­чай­ным и какие тво­ре­ни­ем разу­ма, - те ли, цель суще­ст­во­ва­ния кото­рых неиз­вест­на, или те, кото­рые явно суще­ст­ву­ют для какой-нибудь поль­зы?

Надо пола­гать, конеч­но, что пред­ме­ты, воз­ни­каю­щие для какой-нибудь поль­зы, - тво­ре­ния разу­ма.

( 5) - Так не кажет­ся ли тебе, что тот, кто изна­ча­ла тво­рил людей, для поль­зы при­дал им орга­ны, посред­ст­вом кото­рых они все чув­ст­ву­ют, - гла­за, чтобы видеть, что мож­но видеть, уши, чтобы слы­шать, что мож­но слы­шать? А от запа­хов какая была бы нам поль­за, если бы не был дан нос? А какое у нас было бы ощу­ще­ние слад­ко­го и ост­ро­го и вооб­ще все­го при­ят­но­го на вкус, если бы не был вло­жен язык, зна­ток это­го? ( 6) Кро­ме того, как ты дума­ешь, не похо­же ли на дело про­мыс­ла вот еще что: так как зре­ние сла­бо, то он защи­тил его века­ми, кото­рые, когда надо им поль­зо­вать­ся, рас­па­хи­ва­ют­ся, как две­ри, а во сне запи­ра­ют­ся? А чтобы и вет­ры не вреди­ли ему, он наса­дил рес­ни­цы в виде сита; бро­вя­ми, слов­но наве­сом, отде­лил место над гла­за­ми, чтобы даже пот с голо­вы не пор­тил их. Далее, слух вос­при­ни­ма­ет вся­кие зву­ки, но нико­гда ими не пере­пол­ня­ет­ся. Перед­ние зубы у всех живот­ных при­спо­соб­ле­ны к раз­ре­зы­ва­нию, а корен­ные - к раз­дроб­ле­нию пищи, полу­чен­ной от них. Рот, через кото­рый живые суще­ства вво­дят в себя все, что им жела­тель­но, он поме­стил близ глаз и носа. А так как то, что выхо­дит из чело­ве­ка, непри­ят­но, то он напра­вил кана­лы это­го в дру­гую сто­ро­ну, как мож­но даль­ше от орга­нов чувств. Все это так пред­у­смот­ри­тель­но устро­е­но: неуже­ли ты затруд­ня­ешь­ся ска­зать, что это? - дело ли слу­чай­но­сти, или тво­ре­ние разу­ма?

( 7) - Нет, кля­нусь Зев­сом, - отве­чал Ари­сто­дем, - если смот­реть на это с такой точ­ки зре­ния, то оно очень похо­же на искус­ное про­из­веде­ние како­го-то муд­ро­го, любя­ще­го живые суще­ства худож­ни­ка.

А то, что он наса­дил стрем­ле­ние к дето­рож­де­нию, наса­дил в мате­рях стрем­ле­ние к выкарм­ли­ва­нию, а во вскорм­лен­ных детях вели­чай­шую любовь к жиз­ни и вели­чай­ший страх к смер­ти?

Без сомне­ния, и это похо­же на искус­ную работу кого-то, поста­вив­ше­го себе целью суще­ст­во­ва­ние живых существ.

( 8) - А в самом себе ты при­зна­ешь при­сут­ст­вие чего-нибудь разум­но­го?

Спра­ши­вай: я буду отве­чать.

А в дру­гих местах нигде нет ниче­го разум­но­го? Неуже­ли ты можешь это думать, зная, что в теле нахо­дит­ся лишь малень­кая часть гро­мад­ной зем­ли и ничтож­ная доля огром­но­го коли­че­ства жид­ко­сти? Рав­ным обра­зом, от каж­до­го из осталь­ных эле­мен­тов, несо­мнен­но вели­ких, ты полу­чил по ничтож­ной части­це в состав сво­е­го тела; толь­ко ум, ста­ло быть, кото­ро­го нигде нет, по како­му-то счаст­ли­во­му слу­чаю, дума­ешь, ты весь забрал себе, а этот мир, гро­мад­ный, бес­пре­дель­ный в сво­ей мно­же­ст­вен­но­сти, дума­ешь, пре­бы­ва­ет в таком строй­ном поряд­ке бла­го­да­ря како­му-то безу­мию?

( 9) - Да, кля­нусь Зев­сом, я так думаю: я не вижу там вла­сти­те­лей, как вижу масте­ров в здеш­них работах.

Да ведь и души сво­ей ты не видишь, а она хозяй­ка тела: поэто­му, если рас­суж­дать таким обра­зом, ты име­ешь пра­во ска­зать, что ты ниче­го не дела­ешь по разу­му, а все по слу­чай­но­сти.

( 10) Тут Ари­сто­дем ска­зал:

Нет, Сократ, пра­во, я не пре­зи­раю боже­ство, а, напро­тив, счи­таю его слиш­ком вели­че­ст­вен­ным, чтобы ему нуж­но было еще почи­та­ние с моей сто­ро­ны.

Если так, - воз­ра­зил Сократ, - то чем вели­че­ст­вен­нее боже­ство, кото­рое одна­ко удо­ста­и­ва­ет тебя сво­е­го попе­че­ния, тем боль­ше сле­ду­ет чтить его.

( 11) - Будь уве­рен, - отве­чал Ари­сто­дем, - если бы я при­шел к убеж­де­нию, что боги хоть сколь­ко-нибудь заботят­ся о людях, я не стал бы отно­сить­ся к ним с пре­не­бре­же­ни­ем.

Так неуже­ли ты дума­ешь, что они не заботят­ся? Во-пер­вых, из всех живых существ одно­му лишь чело­ве­ку они дали пря­мое поло­же­ние, а это пря­мое поло­же­ние дает воз­мож­ность и впе­ред смот­реть даль­ше, и ввер­ху нахо­дя­щи­е­ся пред­ме­ты луч­ше видеть, а пото­му быть в боль­шей без­опас­но­сти. Затем, всем живот­ным они дали ноги, даю­щие им воз­мож­ность толь­ко ходить, а чело­ве­ку при­ба­ви­ли еще и руки, испол­ня­ю­щие боль­шую часть работ, бла­го­да­ря кото­рым мы счаст­ли­вее их. ( 12) Мало того, хотя все живые суще­ства име­ют язык, но толь­ко язык чело­ве­ка они сде­ла­ли спо­соб­ным, посред­ст­вом при­кос­но­ве­ния его в раз­ных местах рта, про­из­но­сить чле­но­раздель­ные зву­ки, так что мы можем сооб­щать друг дру­гу, что хотим. Далее, уте­хи люб­ви для живот­ных они огра­ни­чи­ли извест­ным вре­ме­нем года, а нам они дару­ют их непре­рыв­но до ста­ро­сти. ( 13) Одна­ко бог нашел недо­ста­точ­ным поза­бо­тить­ся толь­ко о теле, но, что важ­нее все­го, он наса­дил в чело­ве­ке и душу самую совер­шен­ную. Так, преж­де все­го, у како­го дру­го­го суще­ства душа заме­ти­ла, что есть боги, создав­шие этот вели­кий, пре­крас­ный мир? Какой дру­гой род существ, кро­ме чело­ве­ка, чтит богов? Какая душа более, чем чело­ве­че­ская, спо­соб­на при­ни­мать меры пре­до­сто­рож­но­сти про­тив голо­да, жаж­ды, холо­да, жары, бороть­ся с болез­ня­ми, раз­ви­вать силу упраж­не­ни­я­ми, работать над изу­че­ни­ем чего-либо, пом­нить все, что услы­шит, увидит, изу­чит? ( 14) Неуже­ли тебе не ясно, что в срав­не­нии с про­чи­ми суще­ства­ми люди живут, как боги, уже бла­го­да­ря сво­е­му при­род­но­му устрой­ству дале­ко пре­вос­хо­дя всех дру­гих и телом и душой? Если бы у чело­ве­ка было, напри­мер, тело быка, а разум чело­ве­ка, он не мог бы делать, что хочет; точ­но так же живот­ные, име­ю­щие руки, но лишен­ные разу­ма, в луч­шем поло­же­нии от это­го не нахо­дят­ся. А ты, полу­чив в удел оба этих дра­го­цен­ных дара, дума­ешь, что боги о тебе не заботят­ся? Что же они долж­ны сде­лать, чтобы ты при­знал их попе­че­ние о тебе?

( 15) - Я при­знаю это, когда они будут посы­лать мне, как ты гово­ришь, они посы­ла­ют тебе, совет­ни­ков для ука­за­ния, что делать и чего не делать.

А когда они, - отве­чал Сократ, - дают через гада­ния ука­за­ния афи­ня­нам, желаю­щим узнать буду­щее, или когда элли­нам и даже всем людям, посы­лая чудес­ные зна­ме­ния, они пред­ве­ща­ют что-нибудь, поче­му, дума­ешь ты, они и тебе не дают ука­за­ний, лишь тебя исклю­чая из кру­га сво­их забот? ( 16) Как ты дума­ешь, неуже­ли боги наса­ди­ли бы в людях веру в то, что они могут делать доб­ро и зло, если бы они не име­ли силы для это­го? Неуже­ли люди нико­гда не заме­ти­ли бы, что они веч­но обма­ны­ва­ют­ся? Раз­ве ты не видишь, что самые дол­го­веч­ные и муд­рые учреж­де­ния чело­ве­че­ские, - государ­ства и наро­ды, - наи­бо­лее почти­тель­ны к богам и самые разум­ные воз­рас­ты наи­бо­лее пре­да­ны забо­те о богах?

( 17) Доро­гой мой, - при­ба­вил он, - пой­ми, что и твой ум, пока нахо­дит­ся в тво­ем теле, рас­по­ря­жа­ет­ся им, как хочет. На этом осно­ва­нии сле­ду­ет думать, что и разум во все­лен­ной устра­и­ва­ет все­лен­ную так, как ему угод­но: не думай, что твой взор может про­сти­рать­ся на мно­го ста­дий , а глаз бога слиш­ком слаб, чтобы сра­зу все видеть, и что твоя душа может раз­мыш­лять и о здеш­них делах, и об еги­пет­ских, и о сици­лий­ских, а разум бога недо­ста­точ­но силен, чтобы сра­зу обо всем иметь попе­че­ние. ( 18) Но, ока­зы­вая услу­ги людям, ты узна­ешь, кто готов и тебе ока­зы­вать услу­ги; делая им при­ят­ное, узна­ешь, кто и тебе дела­ет при­ят­ное; сове­ту­ясь с ними, узна­ешь, кто умен. Подоб­ным обра­зом, если, слу­жа богам, ты попро­бу­ешь узнать, захотят ли они тебе давать сове­ты о чем-нибудь, неиз­вест­ном людям, то пой­мешь, что боже­ство обла­да­ет таким могу­ще­ст­вом и таки­ми свой­ства­ми, что может сра­зу все видеть, все слы­шать, везде при­сут­ст­во­вать и сра­зу обо всем иметь попе­че­ние.

( 19) Эти­ми беседа­ми, мне кажет­ся, Сократ так воздей­ст­во­вал на сво­их дру­зей, что они уда­ля­лись от вся­ких нече­сти­вых, неспра­вед­ли­вых и пре­до­суди­тель­ных поступ­ков не толь­ко когда их виде­ли люди, но и когда они были одни, пото­му что они были убеж­де­ны, что ни один их посту­пок не может остать­ся скры­тым от богов.

Гла­ва 5
[Сократ вну­шал уче­ни­кам воздер­жа­ние]

( 1) Если прав­да, что воздер­жа­ние - дра­го­цен­ное бла­го для чело­ве­ка, рас­смот­рим, содей­ст­во­ва­ли ли ему такие беседы Сокра­та.

Дру­зья! Пред­по­ло­жим, у нас нача­лась бы вой­на, и мы хоте­ли бы выбрать чело­ве­ка, под началь­ст­вом кото­ро­го мы все­го боль­ше наде­я­лись бы и себя спа­сти от пора­же­ния, и вра­гов поко­рить: мог­ли бы мы выбрать чело­ве­ка, кото­рый не в силах бороть­ся с чре­во­уго­ди­ем, стра­стью к вину, сла­сто­лю­би­ем, сон­ли­во­стью, {тягота­ми}? Как мог­ли бы мы думать, что он спа­сет нас или одо­ле­ет вра­гов? ( 2) Пред­по­ло­жим, при кон­це жиз­ни мы хоте­ли бы пору­чить кому-нибудь вос­пи­та­ние мало­лет­них сыно­вей, охра­ну чести доче­рей-деву­шек, сбе­ре­же­ние иму­ще­ства: сочли бы мы заслу­жи­ваю­щим тако­го дове­рия чело­ве­ка невоздерж­но­го? А рабу невоздерж­но­му пору­чи­ли бы мы ско­ти­ну, кла­до­вые, над­зор за работа­ми? А в домаш­ние слу­ги и закуп­щи­ки про­ви­зии захо­те­ли бы мы взять тако­го хоть даром? ( 3) Но, если даже раба невоздерж­но­го мы не взя­ли бы к себе, то не сле­ду­ет ли само­му-то чело­ве­ку осте­ре­гать­ся стать таким? Коры­сто­люб­цы, отни­мая день­ги у дру­гих, мож­но пола­гать, обо­га­ща­ют себя; но про невоздерж­но­го чело­ве­ка нель­зя ска­зать, что он для дру­гих вреден, а для себя поле­зен: нет, он - зло­дей для дру­гих, но для себя еще боль­ший зло­дей, если толь­ко вели­чай­шее зло­де­я­ние - губить не толь­ко свой дом, но и тело и душу. ( 4) В дру­же­ской ком­па­нии кому понра­вит­ся чело­век, про кото­ро­го извест­но, что вкус­ные блюда и вино он пред­по­чи­та­ет дру­зьям и девок любит боль­ше, чем това­ри­щей? Не сле­ду­ет ли каж­до­му про­ник­нуть­ся убеж­де­ни­ем, что воздер­жа­ние есть осно­ва доб­ро­де­те­ли, и его преж­де все­го запа­сти в душе? ( 5) И дей­ст­ви­тель­но, кто может без него при­об­ре­сти какие-нибудь полез­ные зна­ния или достиг­нуть упраж­не­ни­ем зна­чи­тель­но­го навы­ка в них? Какой раб чув­ст­вен­ных наслаж­де­ний не доведет до позор­но­го состо­я­ния и тело и душу? Мне кажет­ся, кля­нусь Герой , сво­бод­ный чело­век не жела­ет полу­чить тако­го раба, а рабу таких наслаж­де­ний сле­ду­ет молить богов о том, чтоб ему полу­чить хоро­ших гос­под: лишь в этом слу­чае такой чело­век может спа­стись.

( 6) Такие беседы вел Сократ; но в делах он выка­зы­вал еще боль­ше воздер­жа­ния, чем на сло­вах: он побо­рол в себе не толь­ко страсть к чув­ст­вен­ным наслаж­де­ни­ям, но и любовь к день­гам, пото­му что дер­жал­ся мне­ния, что, кто берет день­ги от пер­во­го встреч­но­го, тот дела­ет его сво­им гос­по­ди­ном и впа­да­ет в раб­ство, кото­рое не менее уни­зи­тель­но, чем вся­кое дру­гое.

Гла­ва 6
[Раз­го­вор Сокра­та с софи­стом Анти­фон­том]

( 1) Нель­зя обой­ти мол­ча­ни­ем так­же раз­го­вор Сокра­та с софи­стом Анти­фон­том.

Одна­жды Анти­фонт , желая отвлечь от Сокра­та его собе­сед­ни­ков, подо­шел к нему и в при­сут­ст­вии их ска­зал так:

( 2) - Сократ! Я думал, что люди, зани­маю­щи­е­ся фило­со­фи­ей, долж­ны ста­но­вить­ся счаст­ли­вее от это­го; а ты, мне кажет­ся, вку­ша­ешь пло­ды от нее про­ти­во­по­лож­ные. Живешь ты, напри­мер, так, что даже ни один раб при таком обра­зе жиз­ни не остал­ся бы у сво­е­го гос­по­ди­на: еда у тебя и питье самые сквер­ные; гима­тий ты носишь не толь­ко сквер­ный, но один и тот же и летом и зимой; ходишь ты все­гда босой и без хито­на . ( 3) Денег ты не берешь, а они достав­ля­ют радость, когда их при­об­ре­та­ешь, а когда вла­де­ешь ими, дают воз­мож­ность жить и при­лич­нее, и при­ят­нее. В дру­гих обла­стях зна­ния учи­те­ля вну­ша­ют уче­ни­кам жела­ние под­ра­жать им: если и ты хочешь вну­шить сво­им собе­сед­ни­кам такую мысль, то смот­ри на себя как на учи­те­ля зло­по­лу­чия.

( 4) Сократ на это отве­тил:

Как мне кажет­ся, Анти­фонт, ты пред­став­ля­ешь себе мою жизнь настоль­ко печаль­ной, что пред­по­чел бы, я уве­рен, ско­рее уме­реть, чем жить, как я. Так давай посмот­рим, что тяже­ло­го нашел ты в моей жиз­ни! ( 5) Не то ли, что я, не беря денег, не обя­зан гово­рить, с кем не хочу, тогда как беру­щим день­ги поне­во­ле при­хо­дит­ся испол­нять работу, за кото­рую они полу­чи­ли пла­ту? Или ты хулишь мой образ жиз­ни, думая, что я употреб­ляю пищу менее здо­ро­вую, чем ты, и даю­щую мень­ше силы? Или дума­ешь, что еду, кото­рой пита­юсь я, труд­нее достать, чем твою, пото­му что она более ред­ка и доро­га? Или дума­ешь, что куша­нья, кото­рые ты гото­вишь, тебе кажут­ся вкус­нее, чем мои мне? Раз­ве ты не зна­ешь, что у кого еда сла­ще тому нет надоб­но­сти в при­пра­вах, и у кого питье сла­ще тому нет нуж­ды в напит­ке, кото­ро­го нет у него? ( 6) Что каса­ет­ся гима­ти­ев, как тебе извест­но, меня­ю­щие их меня­ют по слу­чаю холо­да и жара, обувь наде­ва­ют, чтобы не было пре­пят­ст­вий при ходь­бе от пред­ме­тов, при­чи­ня­ю­щих боль ногам: так видал ли ты когда, чтобы я из-за холо­да сидел дома боль­ше, чем кто дру­гой, или по слу­чаю жара ссо­рил­ся с кем-нибудь из-за тени, или от боли в ногах не шел, куда хочу? ( 7) Раз­ве ты не зна­ешь, что люди, по нату­ре очень сла­бо­го сло­же­ния, бла­го­да­ря упраж­не­ни­ям ста­но­вят­ся креп­че сила­чей, упраж­не­ни­я­ми пре­не­бре­гаю­щих, в той обла­сти, к кото­рой они под­готов­ля­ют себя, и лег­че их пере­но­сят? Про меня, как вид­но, ты не дума­ешь, что я, все­гда при­учав­ший тело упраж­не­ни­я­ми ко вся­ким слу­чай­но­стям, пере­но­шу все лег­че тебя, не зани­мав­ше­го­ся упраж­не­ни­я­ми? ( 8) Если я - не раб чре­ва, сна, сла­до­стра­стия, то суще­ст­ву­ет ли для это­го, по-тво­е­му, какая-нибудь дру­гая, более важ­ная при­чи­на, чем та, что у меня есть дру­гие, более отрад­ные удо­воль­ст­вия, кото­рые достав­ля­ют радость не толь­ко в момент поль­зо­ва­ния ими, но и тем, что пода­ют надеж­ду на посто­ян­ную поль­зу от них в буду­щем? Но, конеч­но, тебе извест­но, что люди, не видя­щие ника­кой уда­чи в сво­их делах, не раду­ют­ся; а кото­рые счи­та­ют, что у них все идет хоро­шо, - сель­ское хозяй­ство, море­пла­ва­ние или дру­гое какое заня­тие, - те раду­ют­ся, видя в этом для себя сча­стье. ( 9) Так вот, от все­го это­го, как ты дума­ешь, полу­ча­ет­ся ли столь­ко удо­воль­ст­вия, сколь­ко от созна­ния того, что и сам совер­шен­ст­ву­ешь­ся в нрав­ст­вен­ном отно­ше­нии и дру­зей дела­ешь луч­ше? {Я вот все­гда дер­жусь это­го мне­ния.} А когда нуж­на помощь дру­зьям или оте­че­ству, у кого боль­ше вре­ме­ни забо­тить­ся об этом, - у того ли, кто ведет такой образ жиз­ни, как я, или такой, кото­рый тебе кажет­ся сча­стьем? Кому лег­че быть в похо­де, - кто не может жить без рос­кош­но­го сто­ла, или кто доволь­ст­ву­ет­ся тем, что есть? Кого ско­рее мож­но вынудить к сда­че при оса­де, - того, кому необ­хо­ди­мо все труд­но­до­ступ­ное, или доволь­ст­ву­ю­ще­го­ся тем, что лег­че все­го мож­но встре­тить? ( 10) Похо­же, Анти­фонт, что ты видишь сча­стье в рос­кош­ной, доро­го сто­я­щей жиз­ни; а по мое­му мне­нию, не иметь ника­ких потреб­но­стей есть свой­ство боже­ства, а иметь потреб­но­сти мини­маль­ные - зна­чит быть очень близ­ким к боже­ству; но боже­ство совер­шен­но, а быть очень близ­ким к боже­ству - зна­чит быть очень близ­ким к совер­шен­ству.

( 11) Как-то в дру­гой раз Анти­фонт в раз­го­во­ре с Сокра­том ска­зал:

Сократ! Конеч­но, чест­ным я тебя счи­таю, но умным - ни в каком слу­чае; да, мне кажет­ся, и сам ты это созна­ешь: по край­ней мере, ты ни с кого не берешь денег за свои беседы. А меж­ду тем, плащ, дом или дру­гую какую вещь, при­над­ле­жа­щую тебе, ты нико­му не отдашь не толь­ко даром, но даже и дешев­ле ее сто­и­мо­сти, пото­му что зна­ешь, что она сто­ит денег. ( 12) Отсюда ясно, что если бы ты и беседы свои счи­тал име­ю­щи­ми хоть какую-нибудь цен­ность, то и за них брал бы не мень­ше их сто­и­мо­сти. Таким обра­зом, чест­ным, пожа­луй, тебя мож­но назвать за то, что ты не обма­ны­ва­ешь людей с корыст­ной целью, но умным - нет, если твои зна­ния ниче­го не сто­ят.

( 13) Сократ на это отве­чал:

Анти­фонт! У нас при­ня­то думать, что из кра­соты и зна­ний мож­но делать рав­но и бла­го­род­ное и гнус­ное употреб­ле­ние. Так, кра­соту если кто про­да­ет за день­ги кому угод­но, того обзы­ва­ют рас­пут­ни­ком; а если кто зна­ет, что его любит чело­век бла­го­род­ный, хоро­ший и дела­ет это­го чело­ве­ка сво­им дру­гом, то мы счи­та­ем его нрав­ст­вен­ным. Точ­но так же, кто про­да­ет свои зна­ния за день­ги кому угод­но, тех обзы­ва­ют софи­ста­ми ; а кто, заме­тив в чело­ве­ке хоро­шие спо­соб­но­сти, учит его все­му хоро­ше­му, что зна­ет, и дела­ет сво­им дру­гом, про того мы дума­ем, что он посту­па­ет, как сле­ду­ет доб­ро­му граж­да­ни­ну. ( 14) Во вся­ком слу­чае, Анти­фонт, как дру­гие любят хоро­шую лошадь, соба­ку, пти­цу, так и я, да еще боль­ше, люб­лю доб­рых дру­зей, учу их все­му хоро­ше­му, что знаю, зна­ком­лю их с дру­ги­ми, от кото­рых, я думаю, они могут поза­им­ст­во­вать что-нибудь полез­ное для доб­ро­де­те­ли. Так­же кни­ги древ­них муд­ре­цов, в кото­рых они оста­ви­ли нам свои сокро­ви­ща, я рас­кры­ваю и читаю вме­сте с дру­зья­ми, и, если мы нахо­дим что-нибудь полез­ное, мы заим­ст­ву­ем это и счи­та­ем боль­шой выго­дой для себя, что ста­но­вим­ся друг дру­гу полез­ны.

Когда я слы­шал такие раз­го­во­ры, мне каза­лось, что и сам он - счаст­ли­вый чело­век и что слу­ша­те­лей сво­их ведет к нрав­ст­вен­но­му совер­шен­ству.

( 15) В дру­гой раз как-то Анти­фонт спро­сил его, поче­му он, думая, что дела­ет дру­гих спо­соб­ны­ми к государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти, сам не зани­ма­ет­ся ею, если прав­да, что в ней смыс­лит.

Сократ отве­чал:

А в каком слу­чае, Анти­фонт, я боль­ше зани­мал­ся бы государ­ст­вен­ны­ми дела­ми, - если бы один зани­мал­ся ими, или если бы забо­тил­ся, чтобы было как мож­но боль­ше людей, спо­соб­ных зани­мать­ся ими?

Гла­ва 7
[О хва­стов­стве]

( 1) Посмот­рим так­же, не вну­шал ли он сво­им собе­сед­ни­кам стрем­ле­ния к доб­ро­де­те­ли тем, что удер­жи­вал их от хва­стов­ства.

Он все­гда гово­рил, что нет луч­ше­го пути к сла­ве, как сде­лать­ся на самом деле хоро­шим в том, в чем хочешь казать­ся хоро­шим. ( 2) Исти­ну это­го тези­са он дока­зы­вал так.

Пред­ста­вим себе, - гово­рил он, - что надо делать чело­ве­ку, кото­рый хотел бы иметь репу­та­цию хоро­ше­го флей­ти­ста, если он на самом деле не таков. Не сле­ду­ет ли ему под­ра­жать хоро­шим флей­ти­стам в том, что не име­ет пря­мо­го отно­ше­ния к искус­ству? Преж­де все­го, так как они име­ют кра­си­вые одеж­ды и ходят в сопро­вож­де­нии мас­сы слуг, то и ему надо обза­ве­стись тем же. Далее, посколь­ку тол­па их пре­воз­но­сит, сле­ду­ет и ему при­об­ре­сти себе поболь­ше хва­ли­те­лей . Но за самое дело нигде не сле­ду­ет брать­ся: ина­че он сей­час же ока­жет­ся в смеш­ном поло­же­нии, и все увидят, что он - не толь­ко пло­хой флей­тист, но еще и хва­стун. Но, если он рас­хо­дов нести будет мно­го, а поль­зы полу­чать ника­кой не будет, да сверх того еще будет иметь дур­ную репу­та­цию, не будет ли жизнь его тяже­лой, убы­точ­ной, все­ми осме­ян­ной? ( 3) Подоб­ным обра­зом вооб­ра­зим себе, что слу­чи­лось бы с чело­ве­ком, кото­рый хотел бы казать­ся хоро­шим вое­на­чаль­ни­ком или руле­вым, не будучи таким на самом деле. Если бы он, желая казать­ся спо­соб­ным к этой дея­тель­но­сти, не мог убедить в этом дру­гих, раз­ве не было бы это для него горем, а если бы убедил, то еще боль­шим несча­сти­ем? Ведь несо­мнен­но, что, полу­чив назна­че­ние пра­вить рулем или коман­до­вать вой­ском, чело­век неуме­ю­щий был бы при­чи­ной гибе­ли тех, кого вовсе не хотел бы губить, а на себя навлек бы позор и горе.

( 4) Точ­но так же, дока­зы­вал он, невы­год­но счи­тать­ся бога­тым, храб­рым, силь­ным, не будучи тако­вым: к ним предъ­яв­ля­ют тре­бо­ва­ния, гово­рил он, пре­вы­шаю­щие их силы, и, если они не могут их испол­нить, хотя счи­та­ют­ся к тому спо­соб­ны­ми, то снис­хож­де­ния они не полу­чат.

( 5) Мошен­ни­ком назы­вал он нема­лым и того, кто полу­чит от кого-нибудь с его согла­сия день­ги или иму­ще­ство и не воз­вра­тит это­го; но вели­чай­шим мошен­ни­ком назы­вал он того, кто, на самом деле будучи ниче­го не сто­я­щим чело­ве­ком, суме­ет всех про­ве­сти, убедив в сво­ей спо­соб­но­сти сто­ять во гла­ве государ­ства.

Вот таки­ми раз­го­во­ра­ми, каза­лось мне, он удер­жи­вал сво­их собе­сед­ни­ков от хва­стов­ства.

ПРИМЕЧАНИЯ

Сократ-первый афинский (по рождению) философ. Он происходил из дема Алопека, входившего в Афинский полис и расположенного на расстоянии получаса ходьбы от столицы Аттики. Отец Сократа-Софрониск, ремесленник-камнетес, а мать-Финарета - повивальная бабка. Во время войны Афин со Спартой Сократ доблестно исполнял свой воинский долг. Он трижды участвовал в сражениях, в последний раз-в битве при Амфиподе в 422 г. до н. э., когда спартанцы разбили афинян. Во втором периоде этой злосчастной для Афин войны Сократ уже не участвовал. Но она его коснулась одним из своих трагических событий. В 406 г. до н. э. афиняне после ряда поражений одержали победу при Аргинусских островах в морском сражении, но афинские стратеги вследствие бури не смогли похоронить убитых. Победителей судили в совете пятисот. Будучи в это время пританом булэ Сократ воспротивился скороспелому суду над всеми стратегами сразу. Сократа не послушались, и все восемь стратегов были казнены. Поражение Афин в Пелопоннесской войне и последующая тирания тридцати также не прошли мимо Сократа. Однажды, будучи снова пританом, Сократ отказался участвовать в расправе тиранов над одним честным афинским гражданином.Так Сократ исполнял свои общественные обязанности, которые в условиях античной демократии исполняли все свободные афиняне. Однако Сократ не стремился к активной общественной деятельности. Он вел жизнь философа: жил непритязательно, но имел досуг. Все свое время Сократ посвящал философским беседам и спорам. У него было много учеников. В отличие от софистов Сократ не брал денег за обучение Тремя основными добродетелями Сократ считал: 1. Умеренность 2. Храбрость 3. Справедливость

Монархия, с точки зрения Сократа, тем отличается от тирании, что опирается на законные права, а не на насильственный захват власти, а поэтому и обладает моральным значением, отсутствующим у тирании. Аристократию, которая определяется как власть немногих знающих и моральных людей, Сократ предпочитает всем другим государственным формам, в особенности направляя острие своей критики против античной демократии как неприемлемой с его точки зрения безнравственной формы государственной власти и наиболее преданных общему благу граждан. Сократ на стороне отсталой деревни - против города с его ремеслами, промышленностью и торговлей. Таков идеал Сократа. Надо было воспитать адептов этого идеала. Отсюда неустанная, непрерывная, изо дня в день ведущаяся пропагандическая деятельность Сократа. Сократ беседует о храбрости, благоразумии, справедливости, скромности. Он хотел бы видеть в афинских гражданах людей храбрых, но скромных, не требовательных, благоразумных, справедливых в отношениях ко своим друзьям, но отнюдь не к врагам. Словом, гражданин должен быть смирным, богобоязненным, послушным орудием в руках "благородных господ". Следует, наконец, упомянуть, что Сократ наметил так же классификацию государственных форм, исходя из основных положений своего этико-политического учения. Государственные формы, упоминаемые Сократом, таковы: монархия, тирания, аристократия, плутократия и демократия.Сократ был непримиримым врагом афинских народных масс. Он был идеологом аристократии, его учение о незыблемости, вечности и неизменности моральных норм выражает идеологию именно этого класса. Сократовская проповедь добродетели имела политическое назначение. Он сам говорит о себе, что заботится, чтобы подготовить как можно больше лиц, способных приняться за политическую деятельность. При этом политическое воспитание афинского гражданина велось им в таком направлении, чтобы подготовить восстановления политического господства аристократии, вернуться к "заветам отцов". Сократ, по Ксенофонту, воспевает земледелие. Он дает возможность сулить "хорошие обещания рабам"и "приохочивать рабочих и склонять их к послушанию". Сельское хозяйство - мать и кормилица всех искусств, источник жизненных потребностей для "для благородного господина", лучшее занятие и лучшая наука. Оно сообщает телу красоту и силу, побуждает к храбрости, дает отличных Политические идеи Сократа. Неудовлетворенный существующей демократией, Сократ предъявлял очень высокие требования к политическим деятелям. Ближе всего к этим требованиям находилась аристократия. Сократ говорит о себе, что заботится, чтобы подготовить как можно больше лиц, способных приняться за политическую деятельность. Но и волеизъявление народа, его законы он считал священными. Выполнять законы значит поступать справедливо.По Ксенофонту, Сократ восторгается "самыми древними и самыми образованными государствами и народами", потому что они "самые набожные".Он даже "+ думает, что ему не стыдно будет взять за образец персидского царя", потому что персидский царь считает земледелие и военное искусство благороднейшими занятиями. Земля и военное искусство исконная принадлежность землевладельческой аристократии. Сократ воспевает земледелие. При этом сельское хозяйство противополагается городским занятиям, ремеслам как вредящим делу и разрушающим душу. Сочинение Ксенофонта было написано как возражение несправедливому обвинению в политической неблагонадежности, потому в нем автор излагает взгляды Сократа именно таким образом.

/.../ Видно было, что Евфидем уже прислушивается к словам Сократа, но еще боится сам говорить и думает, что молчанием он придает себе вид скромности. Тогда Сократ решил отвадить его от этого. Странное дело, сказал он, кто выбирает своей профессией игру на кифаре или на флейте или верховую езду и тому подобное, тот старается как можно чаще практиковаться в области избранной им профессии, и притом не в одиночестве, а в присутствии лучших специалистов; он прилагает все усилия и не жалеет трудов, лишь бы не нарушать их советов, находя, что иным путем не может сделаться крупной величиной, а некоторые претенденты на роль оратора и государственного деятеля думают, что у них без подготовки и старания сама собою вдруг явится способность к этому. Между тем работа в области государственной деятельности гораздо труднее, чем в области вышеупомянутых профессий,- настолько труднее, что, хотя число работающих в этой области больше, число достигающих успеха меньше; отсюда видно, что будущему государственному деятелю нужны и занятия более продолжительные и более интенсивные, чем будущему специалисту в тех профессиях.

Вначале, когда Евфидем стал слушать, Сократ вел такие разговоры; но, заметив, что Евфидем охотнее остается во время его бесед и с большим интересом слушает, он пришел один в шорную мастерскую.

Когда Евфидем сел рядом с ним, он обратился к нему с таким вопросом:

Скажи мне, Евфидем, правда ли, как я слышал, что ты собрал много сочинений известных ученых?

Да, клянусь Зевсом, Сократ,- отвечал Евфидем,- и продолжаю собирать, пока не соберу их возможно больше.

Клянусь Герой,- сказал Сократ,- я в восторге от тебя, что ты предпочел серебру и золоту сокровища мудрости: видно, ты убежден, что серебро и золото не делают человека нисколько лучше, а учение мудрецов обогащает добродетелью того, кто им владеет.

Евфидем рад был слышать такую похвалу: он думал, что Сократ находит правильным избранный им путь к образованию.

Заметив, что эта похвала обрадовала его, Сократ продолжал:

Какую же специальность ты избрал себе, собирая эти книги?

Евфидем молчал, обдумывая ответ.

Тогда Сократ опять спросил его:

Уж не врачом ли ты хочешь быть? Ведь и по медицине много есть сочинений.

Нет, клянусь Зевсом,- отвечал Евфидем.

Уж не архитектором ли? И для этого нужен умный человек.

Нет,- отвечал Евфидем.

Уж не землемером ли каким выдающимся ты желаешь сделаться, вроде Феодора? - спросил Сократ.

Нет, и не землемером,- отвечал Евфидем.

Уж не астрономом ли хочешь сделаться? - спросил Сократ.

Евфидем и на это отвечал отрицательно.

Уж не рапсодом ли? - спросил Сократ.- Говорят, у тебя есть все поэмы Гомера.

Нет, клянусь Зевсом,- отвечал Евфидем,- рапсоды, как мне известно, знают наизусть поэмы, а сами - круглые дураки.

Тут Сократ сказал:

Уж наверно, Евфидем, ты стремишься приобрести не те качества, которые делают человека способным заниматься государственными делами и домашним хозяйством, быть правителем и приносить пользу другим и себе?

Мне как раз очень нужны такие качества, Сократ,- отвечал Евфидем.

Клянусь Зевсом,- сказал Сократ,- ты стремишься приобрести прекрасные качества и искусство первостепенной важности: ведь такие качества - принадлежность царей и называются царскими. Не приходил ли тебе в голову такой вопрос,- прибавил Сократ,- возможно ли иметь эти качества, не будучи справедливым?

Конечно, приходил,- отвечал Евфидем,- да, без справедливости нельзя быть хорошим гражданином.

Что же? Ты, конечно, этого достиг?- спросил Сократ.

Думаю, Сократ,- отвечал Евфидем,- я не меньше кого другого окажусь справедливым (...)

А как ты думаешь, существует изучение и знание справедливого, как грамоты?

А кого ты считаешь более грамотным - кто добровольно пишет и читает неправильно или кто невольно?

Кто добровольно, потому что он может, когда захочет, делать это и правильно.

Значит, кто добровольно пишет неправильно, тот грамотный, а кто невольно,- безграмотный?

Как же иначе?

А справедливое кто знает - добровольный лжец и обманщик или невольный?

Несомненно, добровольный.

Итак, знающий грамоту, по твоим словам, грамотнее незнающего?

И знающий справедливое справедливее не знающего?

Очевидно; но, кажется, и это я говорю, сам не зная, как дошел я до этого утверждения.

А что, если человек, желающий говорить правду, никогда не говорит одного и того же об одном и том же? Например, если он, указывая одну и ту же дорогу, указывает ее то на восток, то на запад? Или, подводя итог, показывает в нем то больше, то меньше? Что ты думаешь о таком человеке?

Клянусь Зевсом, несомненно, он не знает того, что, как он думал, знает.

А известно ли тебе, что некоторых людей называют рабскими натурами?

За знание или за незнание?

Несомненно, за незнание.

Что же, за незнание кузнечного дела они получают это название?

Конечно, нет.

Ну, так плотнического?

И не за это.

Ну, сапожного?

Ни за что подобное; наоборот, огромное большинство знающих такие ремесла - рабские натуры.

Так не к тем ли прилагается это название, кто не знает прекрасного, доброго, справедливого?

Мне так кажется,- отвечал Евфидем.

Значит, всячески, изо всех сил надо стремиться к тому, чтоб нам не быть рабами.

Клянусь богами, Сократ,- сказал Евфидем,- я был уверен, что пользуюсь методом, который всего больше может способствовать образованию, подходящему для человека, стремящегося к нравственному совершенству. Теперь вообрази себе мое отчаяние, когда я вижу, что мои прежние труды не дали мне возможности отвечать даже на вопрос из той области, которая должна быть мне наиболее известна, а другого пути к нравственному совершенству у меня нет! <...>

После этого Евфидем ушел в совершенном отчаянии, полный презрения к себе, считая себя подлинно рабской натурой.

Многие, доведенные до такого состояния Сократом, больше к нему не подходили; Сократ считал их тупицами. Но Евфидем сообразил, что ему нельзя стать сколько-нибудь известным, если он не будет как можно чаще пользоваться обществом Сократа; поэтому он больше не отходил от него, кроме случаев крайней необходимости; кое в чем он даже подражал Сократу в его образе жизни. Когда Сократ убедился в таком его настроении, он уже перестал смущать его разными вопросами, но вполне прямо и ясно излагал, что, по его мнению, следует знать человеку и чем лучше всего руководствоваться в своих действиях.

КСЕНОФОНТ АФИНСКИЙ

Введение (содержание «Воспоминаний»)

Книга 1 (гл. 1–7)

"Воспоминания о Сократе" в 4 книгах (по древней терминологии) написаны Ксенофонтом с целью реабилитировать Сократа в общественном мнении и доказать, что он казнен несправедливо. Этой апологетической цели Ксенофонт старается достигнуть двумя способами: отрицательным и положительным. Как обыкновенно бывает в судебных речах, так и в этом сочинении Ксенофонт сперва доказывает несостоятельность обвинений, предъявленных Сократу противной стороной, будто он был вредным для государства человеком, а затем приводит факты из жизни и учения Сократа, свидетельствующие о том, что он был полезным членом общества. Первая часть, - собственно защита, - очень коротка: она заключается в двух первых главах первой книги; всю остальную часть сочинения, начиная с третьей главы первой книги, занимает вторая часть, в которой излагаются преимущественно беседы Сократа с разными лицами на разные темы. Ввиду того что эта вторая часть во много раз больше первой, все сочинение названо в подлиннике "Άπομνεμονεύματα", что буквально значит "рассказы по памяти о достойных упоминания вещах"; может быть, это название дано даже не автором, а кем-либо в более поздние времена. На самом деле, ввиду основной цели сочинения, правильнее было бы озаглавить его "Апология (т. е. защита) Сократа", как и озаглавлено другое, меньшее сочинение Ксенофонта, посвященное той же цели. Мы теперь называем первое сочинение по большей части латинским словом "Меморабилии" (т. е. достойные упоминания вещи).

Беседы Сократа изложены Ксенофонтом не в систематическом порядке, т. е. не представляют собою систематического свода учения Сократа; но группировка их по темам до некоторой степени все-таки проведена. С I 3 до II 1 трактуются преимущественно темы о благочестии, воздержности, хвастовстве. С II 2 до II 10 речь идет о благодарности и обязанностях по отношению к родным и друзьям. Таким образом, первые две книги посвящены темам о добродетелях и обязанностях, касающихся всех людей. В III книге приведены беседы Сократа с разными лицами об их занятиях, ремеслах, искусствах (военное дело, государственное управление, определение понятий в диалектике, живопись, скульптура, искусство любви) и о некоторых случаях в практической жизни (например, о неполучении ответа на приветствие, о несоблюдении хорошего тона за обедом). В IV книге (за исключением главы 4, содержащей разговор Сократа с софистом Гиппием о справедливости) представлен образ действий Сократа по отношению к разного рода юношам. В последней главе IV книги - заключение, резюмирующее все свойства Сократа.

Порядок бесед, как я сказал, нельзя назвать систематическим. Но в сумме получается довольно цельный очерк философии Сократа. Мы видим, что он был занят исключительно нравственной философией, этикой, и в "Воспоминаниях" даны ответы на все главные вопросы этики. Древние делили этику на три части: 1) учение о благах и о высшем благе, 2) учение о добродетелях, 3) учение об обязанностях.

I. Благо, к которому должен стремиться человек, по учению Сократа у Ксенофонта, есть полезное; а полезное - то, что служит к достижению цели (IV 6, 9). Поэтому нет абсолютного блага, а есть только благо относительное, - полезное к тому, для чего оно полезно. Таким образом, что для одного полезно, для другого может быть вредно. Высшая цель, к которой человек должен стремиться, есть счастье жизни. Следовательно, благо есть то, что полезно для достижения этой высшей цели, счастья жизни, и высшее благо есть счастье жизни. Но это счастье заключается не во внешних благах, а в таких благах, которые человек приобретает себе трудом, деятельностью. Телесное здоровье составляет также долю счастья, потому что без него не может быть духовного здоровья. Чем меньше человек зависит от внешних предметов, тем больше он подобен божеству.

Блага, сумма которых составляет высшее благо, т. е. счастье жизни, упоминаются следующие:

1) Хорошее здоровье и телесные силы, потому что они содействуют нравственной жизни. Надо заниматься гимнастическими упражнениями, потому что они укрепляют не только тело, но и душу (III 12).

2) Духовное здоровье, умственные способности и все способности души (III 12, 6).

3) Искусства и науки, потому что они очень полезны для хорошей и счастливой жизни; однако заниматься ими надо лишь до того предела, пока они полезны для жизни, а занятие предметами, далекими от жизни и скрытыми от глаз человека, бесполезны и отвлекают нас от изучения полезных вещей (IV 7).

4) Дружба - тоже ценное и полезное благо. Но она может быть только между хорошими людьми. Она возникает в нас от восхищения добродетелью другого; это восхищение внушает нам благожелательность и старание привязать к себе друга благодеяниями разного рода. Основа дружбы - правдивость. Поэтому самый краткий и верный путь к дружбе - стараться быть такими, какими мы хотим казаться другу (II 4; 5; 6).

5) Согласие между родителями, детьми и братьями, потому что они созданы божеством для взаимной помощи (II 2; 3).

6) Гражданская община или государство, потому что, если оно благоустроено, то обеспечивает всем гражданам великие выгоды (III 7).

II. Для достижения благ, на которых зиждется счастье, мы должны украшать душу добродетелью, т. е. такою силою, при помощи которой мы можем усвоить себе блага, доставляющие счастье. Чтобы представить яснее образ добродетели, древние философы разлагали добродетель на четыре главные части (основные добродетели): мудрость, храбрость, справедливость, воздержность (или самообладание). Сократ принимал только три основных добродетели: воздержность (или самообладание), храбрость и справедливость, а мудрость он не считал за отдельную добродетель. Мудрость, т. е. знание, как различать хорошее или дурное (или, по Сократу, полезное и вредное) и как первое применять, а второго избегать, он отождествлял с добродетелью вообще, так что храбрость, справедливость и воздержность (самообладание) суть только части мудрости (III 9, 1-5). Поэтому мудрый - тот, кто познал хорошее (полезное) и согласно этому направляет жизнь, потому что, кто познал хорошее (полезное), тот будет всегда делать то, что находится в согласии с хорошим (полезным). Что совершается добродетельным образом, т. е. воздержно, справедливо и храбро, то хорошо и полезно; что противоположно добродетели, - дурно и вредно. Кто познал добродетели, будет поступать добродетельно; кто не познал их, тот, если бы даже и хотел, не может поступать добродетельно. Таким образом, знание (хорошего и дурного) и действие (хорошее или дурное) неразделимы (III 9, 5).

1. Воздержанность Сократ называл основой добродетели. Она состоит в обуздании страстей и подчинении их рассудку. Без нее мы не можем делать ничего хорошего и доставлять пользу и удовольствие себе и другим. Благодаря ей мы с радостью беремся за труд. Без труда боги не дают нам ничего хорошего. Во всяком положении она дает нам выбирать наилучшее и делает нас способными к деятельности (I 5; II 1; IV 5).

2. Храбрость есть знание, как справляться с опасностями умно и неустрашимо. Только того следует считать храбрым, кто знает опасности и умеет в них действовать, как должно (IV 6, 10-11).

3. Справедливость есть знание, как соблюдать законы, существующие у людей. Есть два рода законов: писанные и неписанные. Соблюдение писанных законов есть основа благоденствия государства (IV 6, 5-6; IV 4, 10-18; IV 2, 13-19). Неписанные законы - те, которые даны самими богами человеческому роду и соблюдаются во всех странах одинаковым образом (IV 4, 19-24).

III. Обязанность есть закон, которому мы должны следовать в жизни. Но этот закон должен быть в согласии с учением о высшем благе. Так как, по воззрению Сократа, хорошее и полезное - одно и то же, то закон предписывает нам обязанность при всяком действии руководиться тем, что мы считаем наиболее полезным (IV 2, 14-17). Сопоставление главнейших обязанностей находится в II 1, 28. Ввиду непрочности благ человеческой жизни, надо стремиться иметь как можно меньше потребностей (IV 2, 34; I 6, 10). Если человеческий ум слишком слаб, чтобы понять, что надо делать, следует узнавать это от богов посредством гаданий. Что боги существуют, властвуют над миром и заботятся о роде человеческом, об этом свидетельствуют порядок мира, устройство человеческого организма и другие факты. Мы должны поэтому чтить богов и, если будем это делать, то можем быть уверены, что они готовы оказывать нам помощь в делах, скрытых от человеческого ума (I 4; IV 3).

Историческое значение "Воспоминаний"

Сократ излагал свои мысли в устной форме, в разговорах с разными лицами; до нас дошли сведения о содержании этих разговоров в сочинениях его учеников, Платона и Ксенофонта, и лишь в ничтожной доле в сочинениях Платонова ученика, Аристотеля. Ввиду большого числа и объема сочинений Платона и Ксенофонта, может казаться, что философия Сократа нам известна с полной точностью. Но тут есть препятствие: Платон и Ксенофонт во многих отношениях представляют учение Сократа различно. Достаточно привести один пример. У Ксенофонта ("Воспоминания" II 6, 35) Сократ разделяет общее мнение, что врагам надо делать больше зла, чем они могли бы сделать; а у Платона ("Критон" 49с) Сократ, вопреки общему мнению, говорит, что не следует платить обидой и злом никому на свете, какое бы зло ни сделали люди. Отсюда в науке возник вопрос, о том, кто из них представляет учение Сократа в более чистом виде. Вопрос этот породил целую литературу и решается совершенно различно: одни ученые видят в Ксенофонте самый чистый источник сведений о Сократовой философии; другие, напротив, считают Ксенофонта никуда не годным или мало годным свидетелем и отдают предпочтение Платону. Некоторые утверждают, что единственным достоверным источником для характеристики Сократа служит комедия Аристофана "Облака", где Сократ представлен софистом и безбожником. Наконец, многие признают важными показания о Сократе всех трех основных свидетелей: Платона, Ксенофонта и Аристотеля.

Для нашей цели важно рассмотреть вопрос, насколько достоверны свидетельства Ксенофонта, заключающиеся в "Воспоминаниях". Пригодность "Воспоминаний" для этого подвергается сомнению в трех отношениях.

1) Одни говорят, что "Воспоминания" сильно интерполированы, т. е. что автором большей части этого сочинения был не Ксенофонт, а какие-то другие лица более позднего времени и что эти дополнения к "Воспоминаниям" потом были соединены с подлинным текстом Ксенофонта в одно целое.

2) Другие находят, что Ксенофонт намеренно изобразил учение Сократа не таким, каким оно действительно было.

3) Третьи думают, что Ксенофонт был неспособен понять учение Сократа и потому ненамеренно представил его философию в искаженном виде.

Рассмотрим эти теории.

Родоначальником первой теории - об интерполяциях в обширных размерах - был Людвиг Диндорф, который в предисловии к своему оксфордскому изданию "Воспоминаний" (1862 г.) выставил гипотезу о том, что это сочинение переработано кем-то в более позднюю эпоху. Представители этого направления впоследствии дошли до абсурда: руководясь чисто субъективными мотивами о том, что Сократ у Ксенофонта изображен недостойным его образом, или соображениями, касающимися языка, они считают подложною большую часть "Воспоминаний". Если взять сумму мест, которые Крон (Krohn) и Гартман (Hartman) считают подложными, то окажется, что из 145 страниц греческого текста "Воспоминаний" в стереотипном издании только 10 страниц принадлежат Ксенофонту! Лучшим опровержением этой теории служит то, что сами представители этого направления противоречат друг другу: Гартман, например, признает подлинными, ввиду литературных достоинств, как раз те места, которые Крон по другим соображениям решительно считает подложными, и, наоборот, Гартман считает подложными многие места, которые Крон считает подлинными. Это направление теперь в значительной степени вышло из моды.

Представители второго направления - о намеренном изображении учения Сократа самим Ксенофонтом не в истинном его виде - указывают на то, например, что Ксенофонт, имея в виду только апологетическую цель, пропускал в своем сочинении те элементы Сократовой философии, которые он считал непригодными для этой цели. И действительно, Ксенофонт в I 3, 1 указывает, что он приведет из запаса своей памяти факты и беседы, доказывающие пользу, которую Сократ приносил друзьям. Наоборот, в I 1, 16 он перечисляет много тем, на которые Сократ вел беседы, но на некоторые из этих тем он не приводит ни одной беседы (например, о том, что такое государство и государственный муж), - вероятно, потому, что они не нужны были для апологетической цели.

Что "Воспоминания" заключают в себе не все беседы Сократа, это видно не только из приведенного сейчас свидетельства самого Ксенофонта, но вполне понятно и само собою: в I 1, 10 Ксенофонт говорит, что Сократ ежедневно и утром и вечером ходил в многолюдные места и там говорил на разные темы: "по большей части он говорил, так что всякий мог его слушать". Если даже считать знакомство Ксенофонта с Сократом кратковременным (хулители Ксенофонта стараются возможно более уменьшить время их знакомства, хотя это противоречит некоторым древним известиям и свидетельству самого Ксенофонта: см. введение к "Пиру"), все-таки в таком маленьком сочинении, как "Воспоминания", невозможно было бы воспроизвести все рассуждения Сократа. Да из приведенных слов Ксенофонта (в I 3, 1) видно, что Ксенофонт не все их и запомнил. Но такой же упрек, конечно, можно сделать и Платону.

Однако эта неполнота не умаляет ценности собранного Ксенофонтом материала: во всяком случае, как видно из приведенного выше обзора содержания "Воспоминаний", взгляды Сократа на большую часть тем этики изложены в "Воспоминаниях". К тому же, как указывает Гиппий Сократу в виде упрека, с которым Сократ соглашается (IV 4, 6), Сократ говорил "всегда" одно и то же на одни и те же темы, и потому можно с достаточной вероятностью предполагать, что у Ксенофонта в памяти осталось хоть по одному разговору на каждую тему, который он и использовал в "Воспоминаниях", если он нужен был для его апологетической цели.

Но представители этого направления идут гораздо дальше, - предполагают, что апологетическая тенденция есть только фикция, служащая Ксенофонту прикрытием для изложения отчасти собственных мыслей, отчасти заимствованных у Антисфена, ученика Сократова, основателя кинической школы философов. Последняя гипотеза неубедительна уже ввиду недостаточности наших сведений об учении Антисфена, и к тому же нельзя ручаться, что мысли, считающиеся Антисфеновыми, на самом деле не принадлежат Сократу и что Антисфен, ревностный ученик Сократа, не заимствовал сам эти мысли у него.

Если бы можно было доказать с полной вероятностью, что "Пир" и "Домострой" первоначально составляли с "Воспоминаниями" одно целое (такое предположение существует: см. во введениях к этим сочинениям), это было бы некоторым доказательством в пользу фиктивного характера "Воспоминаний", так как в обоих этих сочинениях (особенно в "Домострое") можно предполагать с некоторым правом, что автор, по крайней мере иногда, влагает собственные мысли в уста Сократа 1 . Но, так как мнение об их первоначальном единстве с "Воспоминаниями" есть лишь гипотеза, то и этот аргумент не свидетельствует против исторической достоверности "Воспоминаний".

Против мнения, что Ксенофонт в "Воспоминаниях" пользуется именем Сократа для изложения собственных мыслей, говорит, между прочим, то обстоятельство, что Ксенофонт сам является действующим лицом лишь в одном разговоре (I 3, 9 и след.). Если бы он стремился к изложению своих мыслей, что помешало бы ему выводить себя как можно чаще действующим лицом? Ведь, наверное, он не один этот раз беседовал с Сократом, но не считал эти беседы подходящими для цели своего сочинения и потому не поместил их. Таким образом, мы видим в "Воспоминаниях" такую же скромность со стороны Ксенофонта, как в "Пире", где он, хотя и говорит о своим личном присутствии на описываемом торжестве, ни разу больше о себе не упоминает. Даже в "Домострое", где, по предположению критиков, под именем Исхомаха скрывается сам Ксенофонт, он не пожелал выставить себя действующим лицом.

Представители третьего направления думают, что Ксенофонт не мог понять учение Сократа и по этой причине изложил его философию в искаженном виде. Это предположение основано в первую очередь на очень низкой оценке некоторыми новыми критиками умственных способностей Ксенофонта. Одним из представителей этого направления является и Гомперц (Gomperz) (автор известного сочинения "Греческие мыслители", 2 тома которого переведены на русский язык). Гомперц, например, говорит о "скудости его ума" ("Греческие мыслители", т. II, стр. 94). "Мы охотно верим ему, - продолжает Гомперц, - когда он со вздохом восклицает: разобрать все его (Сократа) определения понятий было бы очень трудным делом. Иными словами, можем мы сказать: старому офицеру на покое очень трудно углубиться в диалектические тонкости" (там же, стр. 103). "Если бы великий афинянин (Сократ) обращался к юношам в гимнасиях и к взрослым на рынке только с теми скучными, елейными и позитивно-догматическими речами, совершенно лишенными исследования понятий и диалектической формы, которым уделено так много места в "Меморабилиях", то он, конечно, не привлек бы к себе даровитых людей своего времени и не мог бы оказать на них никакого влияния" (там же, стр. 102). "Простые, легко понятные мысли (Сократа) переданы невыносимо пространно и придавлены грузом примеров, из которых каждый был бы излишним. Как бесконечно подробно в разговоре с Лампроклом, старшим сыном Сократа, развивается мысль, что неблагодарность дурна и что самый дурной род ее есть неблагодарность к родителям" (там же, стр. 102). Вся эта критика Гомперца субъективна и не имеет никакого реального основания. Мы совершенно не знаем, как разговаривал Сократ со своими случайными собеседниками; но, судя по тому, что многие из них были очень невысокого социального положения, надо скорее предполагать, что он выражался просто, доступно для понимания даже самого простого человека. Поэтому, может быть, ему надо было выражаться пространно и приводить много примеров. Ксенофонт указывает, что педагогические приемы Сократа были различны смотря по человеку (IV 1, 3), и вполне естественно, что в разговоре с сыном своим Лампроклом (II 2), по-видимому, мальчиком лет тринадцати, он нашел нужным выражать свои мысли пространно; если бы Сократ разговаривал на эту тему с таким профессором философии, как Гомперц, то, наверное, не стал бы так развивать эту мысль. К тому же упрек в пространности надо отнести не только к Ксенофонту, но и к Платону: способ выражения Платонова Сократа часто еще пространнее, чем Ксенофонтова 2 .

Если беседы Сократа, записанные в "Воспоминаниях", были так скучны для его слушателей и не могли оказывать на них влияния, как говорит Гомперц, то как объяснить тот факт, что Ксенофонтовы "Воспоминания" казались древним читателям интересными? Из огромной греческой литературы до нас дошли лишь очень немногие сочинения, - конечно, те, на которые был спрос в древности, которые поэтому переписывались. Ксенофонтовы сочинения дошли до нас все, и притом в большом количестве рукописей: это служит доказательством, что они находили читателей. Очевидно, вкусы древних были не одинаковы со вкусами Гомперца и подобных ему критиков, и беседы Сократа в "Воспоминаниях" не казались древним читателям такими скучными, елейными и т. д., какими они кажутся этим критикам.

Диалектические тонкости как раз были редко уместны в популярных беседах, и Ксенофонт, может быть, мало приводит их именно по этой причине, а не потому, чтобы углубляться в них считал трудным делом. К тому же насмешка Гомперца над старым офицером основана на неверном понимании слов Ксенофонта в IV 6, 1: Ксенофонт говорит здесь не о трудности понять Сократовы определения понятий, а о том, что все определения приводить было бы "делом большим" (polu; e}